Леонид Кравчук: в Беловежье мы не были путчистами
Ровно 15 лет назад 19 августа 1991 года было создано ГКЧП и предпринят, так называемый, путч. После его провала смертельно раненое государство начало свой путь к Беловежским соглашениям. О том, как начинался процесс распада Великой империи Советского Союза и обретения независимости советских республик, а также что последовало после путча, ИА «Национальные Интересы» вспоминает вместе с непосредственным участником этих процессов, первым президентом Украины Леонидом Кравчуком.
— Леонид Макарович, в этом году исполняется 15 лет с момента распада СССР, ГКЧП, путча и, фактически, образования независимой Украины. Расскажите, какие у вас были в конце 80-х — начале 90-х ощущения? Знали ли Вы, что Советский Союз так скоропостижно скончается?
— Я человек, который по своей работе занимался историей, философией и политической экономикой – это была моя жизнь. Я преподавал, я знал, что все империи недолговечны. Но когда приходит срок жизни империи, сказать трудно. Потому что после войны (Второй Мировой, — прим. ИА «Национальные Интересы») рушилась вся колониальная система, многие страны пришли к независимости, многие начали строить национальные государства. Ясное дело, у меня этот вопрос тоже возникал: а почему Украина, большая страна, не может построить свое государство, которое будет исполнять волю своего народа? Но, честно сказать, я не думал, что это произойдет так быстро, я думал, что процесс развала будет очень затяжным и мучительным.
— Это вы думали в конце 80-х?
— Это был 86-й, 87-й год, когда начались процессы демократизации в национальных республиках, процессы гласности, процессы суверенитета. Я уже тогда понимал, что лодка раскачивается. Съезд народных депутатов показал, что страна расшатывается: в Прибалтике проблемы, в Карабахе война, на площадях Тбилиси и других республиках идут битвы. И тут Съезд принимает решение отпустить Прибалтийские страны в свободную жизнь.
— Для вас это был шоком, когда вы об этом услышали?
— Конечно! Я не мог понять, как это так быстро началось? Я понял, что раз ушли две — три страны, могут уйти и другие.
Украина, конечно, начала активно вспоминать наболевшее: голод, репрессии и тд. А тут на Украине масштабы этого были просто колоссальные: голод на Украине по разным подсчетам унес жизни до 9 млн. человек. Репрессии церкви, репрессии политических деятелей, национальных патриотов – еще добавили. Но тогда информация не была настолько доступна и открыта, поэтому люди об этом мало знали. А когда пошла гласность, демократические процессы, то все это стало достоянием народа, доступным для анализа, выводов и оценок.
И, кончено, я понимал, что рано или поздно должна наступить разрядка, должен быть сделан какой-то вывод для народа и народ должен принять какое-то решение. Главным путем этого решения стало приобретение независимости украинским государством, приобретение своего права на создание собственной политики.
— А как проходили беловежские соглашения, чья это была инициатива?
— Инициатива была трех: Ельцина, Шушкевича и моя. Когда в Новоогареве мы проводили встречи с Горбачевым и работали над союзным обновленным договором, мы видели, что дело заходит в тупик, что договор не воспринимается всеми однозначно. Все побаивались, что это новая вывеска, но старое содержание, и не хотели в этом активно участвовать. И когда мы — Шушкевич, я и Ельцин — гуляли по новоогаревскому парку, Шушкевич сказал: «Борис Николаевич, а может нам встретиться и обговорить эти вопросы без Горбачева?».
— То есть Горбачев был, как кость в горле?
— Ну, понятно, что когда был Горбачев, говорить было не о чем, он же президент. Ельцин ответил: «Это было бы хорошо». Такую фразу сказал. А в тот момент процесс подписания договора уже был вынесен на парафирование в Кремле, это был, кажется, октябрь – ноябрь. Все это было красиво, с интертелевидением, но меня там не было, я туда не поехал. Я знал, что меня буду склонять к подписанию, а я не согласен был с текстом договора.
— А что вас не устраивало?
— Ну, ничего нового в этом не было: больше прав, больше свобод… Но это только слова. Вся экономика, вся внешняя политика — все в Москве. Я же изучал историю Богдана Хмельницкого – 1664-й год — то же самое: подписали вроде неплохой договор, через год от него остались «рожки да ножки», потому что не было фундаментальных вещей в него заложено. И я не поехал. У меня был очень хороший аргумент – я готовился к президентским выборам. И это была правда, я ездил по стране, потому что уже 1-го декабря были выборы.
— Но это были выборы в рамках союзного договора?
— Конечно. Это были выборы в республике, а не в стране.
— Если вернуться к 91-му году, как вы договорились о встрече?
— Ельцин просто совершал визит в Белоруссию (он взял с собой много людей, и Козырев был, и Гайдар, и Бурбулис). Мне звонит Шушкевич и говорит: «Ельцин тут в Белоруссии, совершает визит. Если бы вы приехали, мы могли бы встретиться». Я говорю: хорошо. И прилетел в Беловежье.
— Горбачев об этом не знал?
— Нет. Ну, он знал, что мы встречаемся, но не знал для чего. Он узнал позже. Когда мы подписали этот документ о создании СНГ…
— Вы его разрабатывали?
— Мы его разработали на месте, до этого были черновые наброски. Все там разрабатывали, потому что у Ельцина была очень сильная команда, человек 100. Он же приехал с официальным визитом, были и министр иностранных дел, и и.о. премьер-министра Бурбулис, советники, они могли сразу отрабатывать этот документ на международном, правовом уровне.
— Вы вносили какие-то свои поправки в это соглашение?
— Мы формулировали пункт прямо за столом. Нас было шесть человек: Ельцин, Шушкевич, я, Бурбулис, Кебич – премьер Белоруссии, Фокин – премьер Украины. Формулировали пункт – и сразу отдавали туда, в группу, которая придавала этому пункту юридические, правовые и стилистические нормы.
— Вы боялись на тот момент?
— А чего? Когда человек идет один в лесу, он боится волка, еще чего-то, грабителей. Но когда человек принимает политическое решение такого масштаба, страх отсутствует.
— А что вы чувствовали?
— Величайшую ответственность. Постоянно преследовали мысли: а что будет? Это не страх, а груз ответственности, который ты взял на себя. Когда ты знаешь, что завтра надо возвращаться к себе, в свое государство, сообщить об этом людям, все объяснить, а главное – начать все это претворять в жизнь. Это груз такой ответственности!
Тогда не было ни свого государства, ни органов власти, ни армии, ни министерств. Тогда ж ничего не было! Все было у Советского Союза! Миллион триста тысяч армии, вооруженной ядерным оружием, стоит на Украине, которая мне не подчиняется никаким образом!
— И как вы себя чувствовали, будучи президентом, которому не подчиняются вооруженные силы?
— Нужно было это все в процессе президентства решать. И армию себе подчинить, и войска починить, и дипломатическую службу создать, и чтобы в регионах было спокойствие… Там для пламени было очень мало надо.
— А Ельцин тогда боялся?
— Ну, как боялся? Он понимал, что он едет в Москву, что ему надо встретиться с Горбачевым и обо всем его проинформировать.
— А Горбачев так ничего и не знал?
— По телефону его Шушкевич проинформировал, но в общих чертах. А надо было в деталях проинформировать. И Ельцин понимал, что ему предстоит очень тяжелый разговор с Горбачевым. И как поведет себя Горбачев, никто не знал. Ведь он был президентом.
— Вы ощущали, что это был путч?
— Нет, это не был путч. Мы действовали в строгом соответствии с Конституцией. В Конституции Советского Союза был такой пункт: каждая нация имеет право на самоопределение вплоть до отделения. Это было в союзной Конституции и в Конституциях республик. Я тогда беру эту статью и говорю: вот написано — «имеет право». Это право решается через соответствующее соглашение, которое ратифицируется Верховным советом. И мы ратифицировали его. То есть не было такого, как в ГКЧП, встретились и решили, что у нас новая власть. Мы к этому пришли постепенно, соблюдая нормы конституции и международного права, и все пропустили через парламент, через волю народа. А Украина еще решила провести референдум. Тогда 91% граждан Украины проголосовало за независимость.
Беседовал Морозов, ИА «Национальные Интересы», Киев
